Глупо было бы расставаться

В воскресенье, 6 октября, — девять дней, как не стало Марка Анатольевича Захарова. Наверное, нет в наших округах, во всей Москве в целом и во всей стране человека, который бы не знал его. Пусть не лично, пусть только по фильмам и спектаклям...

Дождь над Новодевичьим кладбищем и монастырем пошел только в самом конце, когда гроб уже стали засыпать землей. Казалось, сама природа оплакивает уход из жизни Марка Анатольевича Захарова — главного режиссера театра «Ленком», народного артиста СССР, лауреата Государственных премий и кавалера всех возможных орденов, которыми государство могло за жизнь наградить своего гражданина.

Артисты труппы прославленного театра, созданного Мастером, стояли и молча слушали слова православных молитв Литии. Которые знали наизусть. Эти слова с легкой руки Марка Анатольевича Захарова в 1980-е узнала практически вся страна. Они впервые прозвучали для атеистически настроенных граждан именно с ленкомовской сцены в знаменитой рокопере «Юнона» и «Авось».

«Аллилуйя», — неслось над Новодевичьим монастырем. И каждый, кто стоял под моросящим дождем вокруг могилы Мастера, пел их внутренне вместе с церковным хором. Спектакль этот стал Школой для многих поколений артистов. Прекрасная во всех отношениях школа, не находите? Не случайно зарубежная пресса в застойные годы писала, что Дважды ордена Ленина театр имени Ленинского комсомола — единственный, кто осуществляет православное воспитание в СССР, и в котором (одновременно, что самое удивительное!) запрещенный рок гремит прямо под стенами Кремля. «Ленком» с легкой руки Захарова всегда был остросоциальным и политическим театром, все последние сорок лет, в какие бы одежды ни рядился. О чем бы в нем ни говорили, свежий ветер режиссерской мысли хлестал зрителей наотмашь, а энергия по сцене гуляла такая, что казалось — дальше некуда, за рубежи…

При этом самым главным качеством Маэстро оставалась тонкая ирония, с которой он относился к нашей действительности. Его любимой фразой в культовом, им же снятом, фильме «Тот самый Мюнхгаузен» была: «Сначала намечались торжества, потом аресты, потом решили совместить». Эта фраза нравилась ему за комедийность, с которой она описывала абсурдность нашего бытия.

Именно поэтому на протяжении многих лет главным атрибутом политического «Ленкома» служил шутовской колпак, а Марк Захаров исследовал историю шутовства на Руси. Ведь именно шутам разрешается говорить правителям правду в лицо. Чего стоит один его шут Балакирев, который умудрился побывать даже по ту сторону бытия. И как же в этом был похож на самого Захарова, которому тоже довелось испытать клиническую смерть. Причем, как потом Маэстро рассказывал, выйдя из-под наркоза, вместо ожидаемого ангельского хора он услышал внутри себя бодрое: «Мы красные кавалеристы. И это тоже был Весь Захаров. Он дробился и отражался в своих героях, словно в зеркалах «Обыкновенного чуда».

Его великие шуты всегда предостерегали общество от роковых ошибок. Так было в «Тиле». Так было и в «Фальстафе», где режиссерская мысль причудливо уносилась вперед, опережая время. Захаров чем-то напоминал своего Мюнхгаузена — тот ведь тоже успешно подрывал основы бытия, выступая, по сути дела, гениальным просветителем. (Положа руку на сердце Мюнхгаузен всегда занимался тем, что вносил порядок в хаос общественного устройства, хотя со стороны выглядело наоборот. Вот ведь он, талантливый ученый-астроном, подарил городу еще один день. И кто виноват, что этот день не вписался в привычную систему отсчета?) Марк Анатольевич Захаров всегда говорил с нами о любви, как его Волшебник из «Обыкновенного чуда». А герои его фильмов-сказок и сегодня приходят, вмешиваются в нашу жизнь — аллюзиями, цитатами, оставаясь в ней без нашего разрешения.

Марк Анатольевич напоминал и своего Калиостро, которому было интересно соперничать разве что со Всевышним («другие соперники неинтересны»). В своей книге «Суперпрофессия» он как-то обмолвился, что в его понимании «режиссура — система созидания того, чего не знает Бог». В шутку обмолвился. (Хотя кого это я сейчас обманываю?)

В своем театре он был Драконом: дисциплина там царила железная. Палкойпогонялкой служила все та же вежливая ирония. Однажды я была свидетелем того, как на репетицию «Школы для эмигрантов» после обеденного перерыва на пять минут опоздал Александр Абдулов. Николай Караченцов, Олег Янковский, Александр Збруев и сам Марк Анатольевич молча сидели в зале и ждали Александра Гавриловича. А когда тот наконец появился, Захаров поднял трубку, набрал буфет и произнес: «Актеру Абдулову макароны больше не выдавать». Это было сказано так, что, думается, Александр Гаврилович надолго охладел к макаронам.

Но, оставаясь Драконом, Захаров продолжал сам себе быть и Ланцелотом. Приходилось — больше было некому. По крайней мере когда один за другим из жизни стали уходить самые преданные соратники, он стиснув зубы пошел вперед навстречу этому железному ветру. Были, конечно, те, кто подносил мечи и щиты. Но трудно даже представить, что думал мастер по ночам, оставшись один на один с судьбой-злодейкой.

Если время нашего ухода и прихода предрешено, то что же тогда остается человеку? «Подробности». Это уже — его Свифт. Тот самый, который построил Дом. Дом который построил Марк Захаров, выстоял и с годами обрел новую силу. Среднее актерское поколение как-то вдруг выросло, повзрослело и вошло в силу. А в мимике, глазах, усмешке нынешних звезд, воспитанных Маэстро, нет-нет да и мелькает насмешка Абдулова, ироничный прищур Янковского, беспомощная улыбка Леонова. Которые, словно герои «Шута Балакирева», поддерживают, подпирают своими плечами «Ленком» с той стороны.

«Мертвые остаются с нами и продолжают вмешиваться в наши дела», — вполне серьезно в след за Гоголем утверждал Марк Анатольевич. Стоя там, на кладбище, мне вдруг почудилось: пройдет дней сорок, и где-то там, в заоблачных высях, вся эта веселая компания соберется за каким-нибудь столом (Александр Гаврилович уж непременно что-то придумает, как придумывал все годы). Соберутся и Олег Иванович Янковский, и Николай Петрович Караченцов, подтянутся Евгений Павлович Леонов и Леонид Сергеевич Броневой. Григорий Горин с художником Олегом Шейнцисом подойдут. Сядут, нальют по рюмочке и будут, глядя вниз, обсуждать, что происходит на ленкомовской сцене, с присущей им иронией, делая замечания, отпуская шутки, вставляя шпильки.

В конце концов, именно Марк Анатольевич придумал фразу, которую любит повторять его друг Александр Ширвиндт и которая была очень популярна в их молодежной среде в студенческие годы: «Глупо было бы расставаться!»